Эрих Ремарк - Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

Он заработал с удвоенной силой.

— Осторожно! — заорал подошедший к ним охранник. — Это же человек, ты что, не видишь?

Они отгребли в стороны еще немного щебня. Показались плечи, а затем и голова. Подняв труп на руки, они пронесли его несколько шагов и хотели опустить на землю.

— Дальше! — нервно крикнул им вслед эсэсовец. Он не сводил глаз с трупа. — Осторожно!

Они быстро откопали одного за другим еще троих и положили их рядом с первым. Они носили их, взяв за сапоги и за руки, торчавшие из форменных рукавов. При этом они испытывали неслыханное чувство — до сих пор им приходилось носить так лишь своих товарищей, избитых до полусмерти, окровавленных и грязных, из штрафных бункеров и из пыточных, мертвых или умирающих, а потом, в последние дни, — штатских; и вот впервые они так же, за руки и за ноги, таскали своих врагов. Они продолжали работать, и никому не надо было их подгонять. Пот заливал их лица, они работали, стараясь найти как можно больше трупов. С силой, которой и не подозревали в себе, они оттаскивали в сторону бревна и тяжелые куски арматуры и, переполняемые ненавистью и злорадством, жадно искали мертвецов. словно старатели, одержимые жаждой золота.

Еще через час они обнаружили Дитца. У него была сломана шея. Голова его была так прижата к груди, как будто он сам себе пытался прокусить горло. Вначале они не решались прикоснуться к нему. Они просто полностью откопали тело. Обе руки тоже были переломаны. Казалось, будто у них вместо трех было четыре сустава.

— Бог есть, — прошептал заключенный, работавший с Мюнцером, глядя прямо перед собой. — Бог все-таки есть на свете! Есть!

— А ну заткнись! — крикнул эсэсовец. — Что ты там болтаешь? — Он пнул его в колено. — Что ты сказал? Я видел, ты что-то говорил!

Заключенный выпрямился — получив пинок, он упал прямо на Дитца.

— Я сказал, что для господина обергруппенфюрера нужны носилки, — ответил он с непроницаемым лицом. — Мы ведь не можем нести его просто так, как других.

— Это не твое собачье дело! Здесь пока еще командуем мы! Понял? Понял или нет?

— Так точно.

«Пока еще… — повторил про себя Левинский. — Пока еще командуем!.. Значит, они уже поняли…» Он опять взялся за лопату.

Эсэсовец все еще смотрел на Дитца. Он непроизвольно встал навытяжку. Это спасло заключенного, вновь уверовавшего в Бога. Эсэсовец наконец развернулся и отправился за старшим конвоя. Тот при виде Дитца тоже изобразил подобие стойки «смирно».

— Носилок еще нет, — пояснил охранник. Ответ заключенного, вновь уверовавшего в бога, все же произвел на него впечатление. Офицера СС такого высокого ранга и в самом деле нельзя было просто тащить за ноги и за руки.

Старший конвоя огляделся по сторонам. Чуть поодаль он заметил торчавшую из-под щебня дверь.

— Откопайте вон ту дверь. Придется пока обойтись ею. — Он козырнул в сторону трупа.

— Положите господина обергруппенфюрера вон на ту дверь. И поосторожнее!

Мюнцер, Левинский и еще двое притащили дверь. Это была старинная, резной работы дверь шестнадцатого века, с изображением найденного в корзинке Моисея. Она треснула и слегка обгорела. Взяв труп за плечи и за ноги, они подняли его, чтобы положить на дверь. Голова неестественно откинулась назад, руки болтались из стороны в сторону.

— Осторожно, собаки! — рявкнул старший конвоя.

Дитц лежал на широкой двери. Из-под правой руки его улыбался из своей тростниковой корзинки младенец Моисей. Мюнцер заметил это. «Как же это они забыли снять дверь с ратуши, — подумал он. — Моисей… Еврейский младенец. Все это уже однажды было. Фараон, притеснения, Чермное море, спасение…»

— А ну живо! Восемь человек!

Двенадцать человек подскочили к двери с небывалой поспешностью. Старший конвоя оглянулся. Напротив была церковь Св. Марии. Он на миг заколебался, но тут же отбросил эту мысль: нести Дитца в католический храм было нельзя. Он непрочь был бы позвонить начальству, чтобы получить указания. Но связи не было, и он вынужден был делать то, что внушало ему ненависть и страх: принимать самостоятельные решения.

В этот момент Мюнцер что-то тихо сказал. Старший конвоя заметил это.

— Что? Что ты сказал? Ко мне, собака!

Похоже, что «собака» было его любимым выражением. Мюнцер сделал несколько шагов вперед и застыл по стойке «смирно».

— Я сказал, не будет ли это… неуважением к господину обергруппенфюреру, если его понесут заключенные…

Он смотрел на эсэсовца не мигая, преданным взглядом.

— Что? — закричал тот. — Что ты сказал, пес? Какое твое дело? А кто же еще должен нести? У нас…

Он вдруг умолк, сообразив, что слова Мюнцера не лишены смысла. Конечно же, Дитца следовало бы нести солдатам СС. Но кто даст гарантию, что эта банда тем временем не разбежится?

— Ну что встали? — закричал он. — Вперед! — И в ту же секунду к нему наконец пришло решение. — В госпиталь!

Зачем было нести мертвого Дитца в госпиталь, он и сам не мог бы объяснить. Но это казалось ему самым подходящим, нейтральным местом.

— Вперед! — И старший конвоя зашагал впереди группы. Это тоже казалось ему необходимым.

На другом конце площади вдруг появился автомобиль. Это был приземистый мерседес-компрессор. Машина медленно, осторожно ползла между обломками в поисках проезда. Ее шикарные формы казались почти непристойными среди этой застывшей стихии разрушения. Старший конвоя стоял навытяжку: мерседес-компрессор полагался только крупным бонзам. В машине на заднем сиденье сидели два высоких эсэсовских чина: еще один офицер сидел рядом с водителем. Несколько чемоданов было пристегнуто ремнями, еще несколько, поменьше, стояли в машине. На лицах офицеров застыло сердито-отсутствующее выражение. Шофер медленно объезжал груды щебня и обломков. Машина поравнялась с заключенными, которые несли Дитца. Офицеры даже не взглянули в их сторону.

— Давай-давай! Быстрее! — сказал водителю тот, что сидел впереди.

Заключенные остановились, пропуская автомобиль. Левинский держал дверь сзади, с правой стороны. Он посмотрел на сломанную шею Дитца, потом на резного младенца Моисея, спасенного и улыбающегося, на мерседес, на чемоданы, на бегущих офицеров и глубоко вздохнул.

Машина проползла мимо.

— Дерьмо! — произнес вдруг один из эсэсовских охранников, могучий мясник с плоским, как у боксера носом. — Дерьмо вонючее! Скоты… — Он имел в виду не заключенных.

Левинский прислушался. На несколько секунд мотор мерседеса заглушил далекие раскаты, затем они послышались вновь, глухие и неумолимые. Подземные барабаны смерти.

— Вперед! — встрепенулся растерянный начальник конвоя. — Живо! Живо!

Незаметно надвигался вечер. Лагерь был переполнен слухами. Они ползли по баракам, опережая друг друга, один противоречивее другого. То вдруг говорили, будто эсэсовцы ушли; тут же появлялся кто-то другой и утверждал, что они, наоборот, получили подкрепление. Потом прошел слух, будто поблизости от города видели американские танки. Еще через полчаса эти танки оказывались немецкими танками, приданными частям, которые собирались оборонять город.

Новый староста блока появился в три часа. Это был политический, а не уголовник.

— Не наш, — разочарованно бросил Вернер.

— Почему не наш? — удивился 509-й. — Это же один из нас. Политический, а не зеленый. Или — кого ты называешь «нашими»?

— Ты же знаешь. Зачем спрашиваешь?

Они сидели в бараке. Вернер собирался вернуться в рабочий лагерь, дождавшись свистков отбоя. 509-й прятался, решив сначала посмотреть, что из себя представляет новый староста блока. Рядом с ними хрипел в последнем приступе удушья скелет с грязными седыми волосами. Он умирал от воспаления легких.

— Наши — это члены подпольной организации лагеря, — назидательно произнес Вернер. — Ты это хотел услышать, а? — Он улыбнулся.

— Нет. Я не это хотел услышать. И ты не это хотел сказать.

— Пока что я говорю это.

— Да. Пока необходим этот вынужденный союз. А потом?

— Потом? — сказал Вернер, словно удивляясь такому невежеству. — Потом, безусловно, одна какая-нибудь партия должна взять власть в свои руки. Сплоченная партия, а не разношерстная толпа.

— То есть твоя партия. Коммунисты.

— Конечно. А кто же еще?

— Любая другая партия. Но только не тоталитарная.

Вернер коротко рассмеялся.

— Дурень! Никакой другой. Именно тоталитарная! Ты видишь эти знаки на стене? Все промежуточные партии стерты в порошок. А коммунисты сохранили свою силу. Война закончится. Россия оккупировала значительную часть Германии. Это без сомнения самая могучая сила в Европе. Время коалиций прошло. Эта — была последней. Союзники помогли коммунизму и ослабили себя, дурачье. Мир на земле теперь будет зависеть…

— Я знаю, — перебил его 509-й. — Эта песня мне знакома. Скажи лучше, что будет с теми, кто против вас, если вы выиграете и возьмете власть? Или с теми, кто не с вами?